Да, детк, тольк хардкор.
Человек так устроен. Не только ты или я. Все мы такие. Мы те самые любители усложнять. Усложнять не мысленные процессы, а нашу повседневность. Сотую часть нашей жизни. Минуту за минутой.
Нельзя жить просто. Ведь тогда уже становится не интересно. Нельзя взять и подойти к кому-то. Спросить телефон, познакомиться ближе. Потому что человек тебе просто понравился. Надо ждать первый шаг от него, когда тот, разумеется, будет ждать первый шаг от тебя.
Все просто.
Нельзя спокойно отреагировать на разбитую вазу. Нужно поднять ор, хотя, как известно, ваза от этого целее не станет.
Все просто.
Жизнь сама простая штука.
Но не ты и не я, наверное, не сможем жить просто.
Семое страшное чувство - это обида. Ее длина ограничена специфичностью характера. Обида может наступать в промежутке от нуля до плюс бесконечности, не включая ноль. Иногда эта самая обида может подвергаться разрыву. У нее есть точки экстремума. Зная характер, можно легко определить область значения эф от икс на графике обид.
Моя обида принимала ноль в любых точках. Она сама представляла собой выколотую точку. По сути дела она была, по условию, но не существовала.
Обижаться - это так же глупо, как и делить на ноль.
В недавний период обида решила стать кубической параболой, продлив свои ветви от минус бесконечность до плюс бесконечность. Но, разумеется, она закончилась в пол второго. И поставила заштрихованную точку. Это ее наибольшее и наименьшее значение. Наименьшее значение в три ночи. Там она вовсе стала выколотой точкой, а, значит, перестала существовать.
- Конечная, - говорит водитель. Я поднимаю глаза и вижу, что доехал до самой последней остановки. Той самой, где реально конец. Дальше автобусы идут на заправку, потом отправляются в гараж. Я выхожу на корявый асфальт. Тонким слоем тут залили щебенку. Автобус стоит за моей спиной. Я на полнейшем пустыре. Еду от стоматолога.
Пломба.
До ближайшей остановки очень далеко. Мне говорят куда надо идти. Челюсть все еще немеет от укола. Я смеюсь себе под нос, кусая губу, которая и без того заворачивается. Иду вперед, по плохой поверхности дороги. День близится к концу. Солнце печет. Горячее, большое, нависшее надо мной, медленно плывет к горизонту.
Пыльно. Жарко. Я отрехиваю от пыли зеленые узкачи, поправляю белую отцовскую рубашху с коротким рукавом, надетую поверх голубой футболки с Энгри Бедс. Ту самую рубашку, в которой я иногда сплю в прохладный период лета. Отрехиваю ее от прицепившихся букашек.
Мать говорит в трубку, что нужно купить молока.
Я захожу в магазин, который стоит на этой пустынной дороге. Молоко со вчерашней недели. В магазине кроме меня и продавца - никого. Я смотрю на полку с дисками, думая, какой же фильм посмотреть.
Одному, разумеется.
По привычке смотрю на телефон, залазия в книжку контактов. Мой телефон пуст. Дальше контактов мне идти некуда. Денег на нем нет. Я смотрю на привычный номер, подписанный привычным именем. Сбрасываю. Засовываю в карман штанов. Сижу на остановке, жду автобуса, чтобы уехать с конечной. Кроме меня - никого. Впереди палящее солнце, сбоку - лес. Пройди его и выйдешь на железную дорогу. Пройди еще и попадешь на кладбище.
Слышу, как пикает мобильник. Из-за того, что он трется о ткань кармана, вместо сброса он решает отправить сообщение на до боли знакомый номер, подписанный таким же именем. Я сбрасываю. Но потом успокаиваюсь, вспоминая, что денег все равно нет и адресату, если бы теьефон отправил, то ему придет только пустое сообщение.
Я решаюсь идти до другой остановки, ибо эта не внушает мне доверия. Как позже выясняется, тут уже лет десять не останавливаются автобусы.
Бабулька говорит, что надо идти на другую сторону, через посадки.
Внутри все свертывается. Сглатываю ком. Иду.
Когда выдергивают нерв и ставят пломбу, то заливают укол. От него все немеет. Мне бы взять немного его себе, да вколоть, чтобы уталить паршивое чувство внутри. Боль уйдет
Любимая привычка людей - все усложнять. А потом утром валятся в кровати, смотря на стену, которая прикрыта коричневым ковром, думать, что делать дальше. Осозновать, что наворочено много. Что в один день, как другие, не забудешь. Лежать около часа, смотреть на стену. На ковер. Лежать.
Я дохожу до той остановки. Онемение проходит. Боль бьет по всей челюсти.
Боль возвращается. Укол не спасает. Приходит осознание, что во всем этом виноват только Я. В виду излюбленной привычке усложнять себе жизнь, мы должны с этим просто смириться.
Не получается.
Нельзя жить просто. Ведь тогда уже становится не интересно. Нельзя взять и подойти к кому-то. Спросить телефон, познакомиться ближе. Потому что человек тебе просто понравился. Надо ждать первый шаг от него, когда тот, разумеется, будет ждать первый шаг от тебя.
Все просто.
Нельзя спокойно отреагировать на разбитую вазу. Нужно поднять ор, хотя, как известно, ваза от этого целее не станет.
Все просто.
Жизнь сама простая штука.
Но не ты и не я, наверное, не сможем жить просто.
Семое страшное чувство - это обида. Ее длина ограничена специфичностью характера. Обида может наступать в промежутке от нуля до плюс бесконечности, не включая ноль. Иногда эта самая обида может подвергаться разрыву. У нее есть точки экстремума. Зная характер, можно легко определить область значения эф от икс на графике обид.
Моя обида принимала ноль в любых точках. Она сама представляла собой выколотую точку. По сути дела она была, по условию, но не существовала.
Обижаться - это так же глупо, как и делить на ноль.
В недавний период обида решила стать кубической параболой, продлив свои ветви от минус бесконечность до плюс бесконечность. Но, разумеется, она закончилась в пол второго. И поставила заштрихованную точку. Это ее наибольшее и наименьшее значение. Наименьшее значение в три ночи. Там она вовсе стала выколотой точкой, а, значит, перестала существовать.
- Конечная, - говорит водитель. Я поднимаю глаза и вижу, что доехал до самой последней остановки. Той самой, где реально конец. Дальше автобусы идут на заправку, потом отправляются в гараж. Я выхожу на корявый асфальт. Тонким слоем тут залили щебенку. Автобус стоит за моей спиной. Я на полнейшем пустыре. Еду от стоматолога.
Пломба.
До ближайшей остановки очень далеко. Мне говорят куда надо идти. Челюсть все еще немеет от укола. Я смеюсь себе под нос, кусая губу, которая и без того заворачивается. Иду вперед, по плохой поверхности дороги. День близится к концу. Солнце печет. Горячее, большое, нависшее надо мной, медленно плывет к горизонту.
Пыльно. Жарко. Я отрехиваю от пыли зеленые узкачи, поправляю белую отцовскую рубашху с коротким рукавом, надетую поверх голубой футболки с Энгри Бедс. Ту самую рубашку, в которой я иногда сплю в прохладный период лета. Отрехиваю ее от прицепившихся букашек.
Мать говорит в трубку, что нужно купить молока.
Я захожу в магазин, который стоит на этой пустынной дороге. Молоко со вчерашней недели. В магазине кроме меня и продавца - никого. Я смотрю на полку с дисками, думая, какой же фильм посмотреть.
Одному, разумеется.
По привычке смотрю на телефон, залазия в книжку контактов. Мой телефон пуст. Дальше контактов мне идти некуда. Денег на нем нет. Я смотрю на привычный номер, подписанный привычным именем. Сбрасываю. Засовываю в карман штанов. Сижу на остановке, жду автобуса, чтобы уехать с конечной. Кроме меня - никого. Впереди палящее солнце, сбоку - лес. Пройди его и выйдешь на железную дорогу. Пройди еще и попадешь на кладбище.
Слышу, как пикает мобильник. Из-за того, что он трется о ткань кармана, вместо сброса он решает отправить сообщение на до боли знакомый номер, подписанный таким же именем. Я сбрасываю. Но потом успокаиваюсь, вспоминая, что денег все равно нет и адресату, если бы теьефон отправил, то ему придет только пустое сообщение.
Я решаюсь идти до другой остановки, ибо эта не внушает мне доверия. Как позже выясняется, тут уже лет десять не останавливаются автобусы.
Бабулька говорит, что надо идти на другую сторону, через посадки.
Внутри все свертывается. Сглатываю ком. Иду.
Когда выдергивают нерв и ставят пломбу, то заливают укол. От него все немеет. Мне бы взять немного его себе, да вколоть, чтобы уталить паршивое чувство внутри. Боль уйдет
Любимая привычка людей - все усложнять. А потом утром валятся в кровати, смотря на стену, которая прикрыта коричневым ковром, думать, что делать дальше. Осозновать, что наворочено много. Что в один день, как другие, не забудешь. Лежать около часа, смотреть на стену. На ковер. Лежать.
Я дохожу до той остановки. Онемение проходит. Боль бьет по всей челюсти.
Боль возвращается. Укол не спасает. Приходит осознание, что во всем этом виноват только Я. В виду излюбленной привычке усложнять себе жизнь, мы должны с этим просто смириться.
Не получается.